Когда я возвращался с озера Мойнаки, у моего “велика” слетела цепь передачи. Сумку с инструментами я, как нарочно, оставил дома. Сидеть бы мне посреди дороги, если бы не парень на новеньком велосипеде.

— У тебя что, авария случилась? — спросил он, резко притормозив на обочине. — Это мы сейчас мигом наладим!

Парень был среднего роста, блондин с голубыми задумчивыми глазами. Он порылся в висевшем под сидением кожаном “кошельке” и достал разводной ключ.

— О, да мы с тобой вроде одним делом заняты, — сказал он, заметив у меня в коробочке с прозрачным верхом большого полосатого хруща. — Это же Anoxia Orientalis, эндемик степного Крыма! Для себя коллекцию собираешь или как?

Я ответил утвердительно, с затаенной надеждой на то, что впервые за долгие годы мне повезло встретить человека, так же как я, увлеченного энтомологией. К счастью, моя надежда оправдалась.

Моего нового знакомого звали Георгием. Он сказал, что является членом Московского Общества Естествоиспытателей. Летнее время проводит “в поле”, иными словами, в научных экспедициях. А теперь изучает особенности паразитических двукрылых степной зоны Крыма. До его возвращения в Москву оставалось немного больше недели. И мы встретились с ним еще дважды. Он сам приходил ко мне домой, приносил свои сборы. Я с интересом слушал рассказы Георгия о том, что ему довелось узнать, увидеть и собрать в степи под Евпаторией. Георгий показал мне коллекцию разнообразнейших мух, пойманных им вблизи лимана, и довольно редкую бабочку — бражника Алекто с узкими длинными крыльями.

В лице Георгия была тревога. Но мало-помалу, приглядевшись, я перестал обращать на это внимание. За день до отъезда он дал мне прочесть толстую общую тетрадь в коричневом переплете, которую всегда носил с собой.

— Вот на прочти это! Решишь — сказка или поверишь, что такое возможно на самом деле — не знаю, — произнес он каким-то странным глухим голосом и ушел, оставив тетрадь на столе и не сказав больше ни слова.

Я, не мешкая, раскрыл ее. Записи велись карандашом, поэтому местами выглядели нечетко, а кое-где и вовсе стерлись. По всему, это был походный дневник Георгия. Так как первая страница в нем отсутствовала, то начинался он с половины фразы: «...заросли тамариска все излазил, пока, наконец, не нашел гусеницу, зараженную яичками мухи семейства Tachinidae, и ненадолго прилег отдохнуть под невысокой маслиной. И вот в самом сердце знойной степи, я вдруг явственно ощутил аромат розы. Осмотревшись по сторонам, я вскоре и впрямь увидел, что буквально в двух шагах от меня под палящим солнцем лежала роза! Она была большая, с желтовато-алыми лепестками. В этом факте, казалось, не было ничего удивительного. Наверное, кто-нибудь из отдыхающих случайно обронил... Хотя, нет, почему же? Я здесь почти с утра, и за это время, кроме меня, никого не было... Следовательно, роза лежит тут, должно быть, со вчерашнего дня, а выглядит так, будто ее сорвали совсем недавно... Лепестки яркие, аромат не потерян! На жаре да еще без воды любой цветок вянет и через пару часов превращается в кучку сухого мусора...

Не знаю, что заставило меня взять розу... (Дальше неразборчиво.)

Я отношусь к психически уравновешенным людям, не страдающим слуховыми и иными галлюцинациями, потому то и дело щипал себя за руку, встряхивал головой, чтобы, наконец, наступила явь. Но я не спал — голос слышался мне в действительности. То был голос розы, которую я нес с собой, обернутую во влажную материю.

«Дорогой друг, — шептала роза, — Спасибо за твою заботу! Уверена в твоих добрых намерениях. Знай, что меня сделали говорящей не по моей воле. Раньше я была, как все другие цветы. Росла, радовалась теплу, свету и прохладному ветру с моря. Но вот однажды появился человек в очках. Он внимательно осмотрел куст и сказал, что ему для каких-то совершенно особенных экспериментов нужна красивая, большая роза. И выбрал меня. Этот человек утверждал, что он якобы изобрел три эликсира. Первый эликсир заставляет цветы говорить и дает возможность осознать самих себя мыслящими существами. Второй дарит им бессмертие. Однако действие обоих должно быть непременно закреплено третьим эликсиром. Я была счастлива! Но, знаешь, он жестоко обманул меня. Не скрою, первая часть эксперимента ему удалась как нельзя лучше. Он демонстрировал свою “волшебную розу” профессорам ботаники, и те в один голос хвалили его. Писал обо мне статьи в научных журналах и даже защитил какую-то диссертацию. Отовсюду в его адрес так и сыпались приветствия, поздравления и восторженные отзывы о необыкновенном эксперименте. Его приглашали на различные симпозиумы и конгрессы, куда он неизменно брал и меня, чтобы не быть голословным. Мало того, очень скоро выяснилось, что все то, о чем я говорю, что вижу и что чувствую, — никому из маститых профессоров неизвестно! И потому они слушали меня, затаив дыхание. Один, помню, даже перестал делать записи в блокноте, выронил ручку, раскрыл рот да так и просидел все время, пока я говорила.

Мой ученый держал меня в графине с водой, под пластмассовым колпаком. Каждое утро он подливал в воду капли какой-то голубой быстрорастворяющейся жидкости, тщательно рассматривал мои лепестки и стебель. И его лицо становилось все более мрачным. Прошел год. Снова наступило лето. Я по-прежнему сидела в графине под запотевшем колпаком. О, как хотелось мне солнца, воздуха, ласки морского бриза, коль скоро я осталась жить! Но, увы, ничего этого не было. Я начала задыхаться. Отпало сразу четыре лепестка. Я уже корила себя за то, что согласилась на такой эксперимент. Мне вдруг стало понятно — он провалился!.. Ученый сделался злым, раздражительным. Теперь он редко подходил к столику с графином, где была я. И вскоре полностью потерял ко мне интерес. Перестал снимать колпак. Забыл свои голубые капли... и меня заодно с ними. Мои лепестки продолжали опадать. Восемь лепестков лежало на столе, у подножия графина. Правда, вместо них, у меня вырастали новые. Но это было противоестественно, а потому причиняло боль. Я постоянно просила хоть глоток воздуха. Ученый не слышал моих настойчивых просьб или делал вид, что не слышит их.

Два дня назад произошло то, что рано или поздно должно было произойти. Он вбежал в комнату рассвирепевший. «Ты хочешь солнца?! Света?! Пожалуйста, сегодня я могу тебе это устроить», — с такими словами он выхватил меня из графина, сунул в грязный, темный карман пиджака, где к тому же одуряюще пахло сигаретами, — сел в машину и поехал в степь. Я тотчас поняла, что моя песенка, как говорят, спета. Дни сочтены. Эксперимент не удался. И ему во что бы то ни стало нужно было поскорей от меня избавиться. Ведь это же крах его карьеры. Подумаешь — пропал цветок! Мало ли роз на свете! Одной не жалко. Он бросил меня в траву на самом солнцепеке...» — сказала роза.

Не помню, как я добрался домой. Голова гудела. Ноги подкашивались. Единственное, что врезалось в мою память, кроме диковинного говорящего цветка, был воздух. Он натянулся от нестерпимой жары и звенел, точно раздираемый треском тысячи цикад. Мозг сверлила одна и та же мысль: «Нужно спасти говорящую розу... Найти состав третьего эликсира... Но как? Я же не знаю ни первого, ни второго. Сообщить о розе в Москву? Да кто же мне поверит?!.. Возможно, я просто схожу с ума от этого ужасного пекла».

Георгий не сошел с ума, что было видно из его дальнейших записей. Оставшееся время он целиком посвятил спасению необыкновенного цветка. Заботливо ухаживал за ним, и скоро у Георгия и розы возникло чувство взаимной дружеской симпатии.

В его дневнике я прочел немало удивительных сведений о жизни насекомых и растений. Раздобыть их можно было разве что после долгих лет кропотливых исследований. Георгий приобрел эти сведения за месяц, не выходя из дому. Ему помогла роза...

Однако все попытки спасти ее терпели неудачу. Георгий видел, что роза гибнет день ото дня. А чудодейственный эликсир до сих пор не был найден. Что же делать?

«Главное в том, что ни с кем нельзя посоветоваться, — писал он в своем дневнике. — Начал шарахаться от друзей. Иван Михайлович, наш экспедиционный ботаник, говорит, чтобы срезанные цветы дольше сохранялись, надо в воде таблетку аспирина развести или вставить в расщепленный срез стебля горошину черного перца.

Оперировать розу?! Нет и еще раз нет! Она и без того уже настрадалась. Здесь дело гораздо серьезнее. Эх, разыскать бы этого чудака-ученого и тряхнуть бы как следует...

«Каждый цветок, как все живое вокруг, — сказала она, — излучает слабые токи. Их частота бывает разной и колеблется в зависимости от вида, возраста и времени суток. Когда пчела или другое насекомое попадает в зону излучения, то начинает вести себя, сообразуясь с цветком. Инстинкт насекомого при этом как бы становится вторичным...»

К Данилину! И только к нему! В. Н. Данилин, заведующий евпаторийским дендрарием, — настоящий энтузиаст ботаники. Кроме того, он почти наверняка что-нибудь знает о проводившемся эксперименте с розой и сумеет хоть чем-то помочь. Вот кому вправду можно довериться. Поймет. Нужно спешить. А если, несмотря на мои усилия роза... Боюсь даже подумать об этом. Между тем позавчера с нее упало шесть лепестков сразу.

Достал новейший препарат и, как пишут, наиболее эффективный. Но в аннотации сказано: «Применяется для сохранения срезанных орхидей». Орхидей! Но иного выхода нет. Необходимо испробовать все возможное и невозможное тоже.

Она чувствует себя хуже.

— Зачем ты, Гоша, так мучаешься из-за меня? Представь, что я самая обыкновенная роза, которая отцвела положенный ей срок и теперь увядает. Если у цветов есть душа, то я от всей души тебе благодарна за то, что ты для меня делаешь... Но пойми, что это конец. Не стоит стремиться продлевать мое и без того затянувшееся существование.

«Ты будешь жить», — уверяю я ее.

«Хорошо, что хотя бы ты из нас двоих еще на это надеешься», — отвечает роза.

Я ставлю ее в беседке, увитой виноградом. Там прохладней.

«Почему мы так дорожим и ценим постоянное и не замечаем того, что кажется нам преходящим?» — вспоминается мне строка из когда-то прочитанной книги. В самом деле — почему?

Просыпаясь, едва только начнет светать, я смотрю на розу. Как она? Ночью роза спит и не ощущает надвигающейся гибели, которая крадется к ней не спеша...

Заворковала первая горлинка...

Сегодня я иду к Данилину. Дендрарий находится недалеко от моря. Высокие ворота. Навстречу мне выбегает девочка со скакалкой.

«Вы, наверное, к моему дедушке пришли?»

«А как имя дедушки?»

«Василий Никитич».

«Тогда — к нему».

Данилин выходит из крошечного домика в глубине парка. И медленно направляется ко мне. Это старик лет восьмидесяти, очень худой, со впалыми щеками и проницательным взглядом.

Сперва он проводит меня по дендрарию. Парк — его детище, которым он очень гордится. И верно, чего здесь только нет. Красавица-бодлея с чрезвычайно душистыми цветами, похожими на сирень, — чудесный медонос Крыма. Вот мохнатые заросли тиса. Рядом несколько разновидностей дуба, боярышник. Мы идем по аллее, обсаженной кипарисами. Эти деревья Данилин в молодости собственноручно выкопал на Ай-Петри и привез сюда.

«Одному мне сейчас уже не по силам справляться со всем этим. А самое маленькое деревцо, оно ухода ежедневного требует. Молодых не заманишь работать в дендрарии — ищут, где полегче и поприбыльней. А кого очень попросить, и станет он что-то делать, как будто повинность исполнять, то после беда только от такой работы получается, — сокрушается старик и добавляет. — Извините, но дальше не пойдем. Устал я. Болел недавно. Долго ходить не могу. А вы, собственно, по какому делу?»

Я, как сумел, рассказал ему историю говорящей розы. Внимательно выслушав мой рассказ, он произнес вполголоса: «Да, Георгий Александрович, другой на моем месте определенно счел бы вас, простите, за сумасшедшего. На ваше счастье мне, действительно, известно об этом уникальном опыте, и я даже могу вам посоветовать...» (Дальше снова записи стерлись, и вдобавок не хватало полторы страницы.)

...Лепестки розы продолжают отпадать. У меня стали появляться опасения, что все напрасно. Вместе с Данилиным составляем раствор на основе его препарата. К вечеру этот раствор можно будет влить розе. Поможет ли? Хочется думать, что да.

На следующее утро она вроде немного ожила. И когда я в полдень вернулся домой после очередного похода в степь за насекомыми и взглянул на нее, то буквально замер от охватившего меня крайнего изумления, — вместо розы...»

На самом интересном месте дневника Георгия, как нарочно, в дверь постучали. На пороге стояла девушка с длинными косами золотисто-льняного цвета. В ее взгляде было что-то по-детски простое и светлое, как летний дождь. Мы поздоровались.

— Меня Гоша за тетрадкой своей к вам послал, — с улыбкой сказала она. — Дело в том, что его срочно вызывают в Москву, и вот мы с ним туда сегодня улетаем. Поэтому он просил...

— Да, да, разумеется.

Я подал ей тетрадь. Смутная догадка промелькнула в моей голове.

— Постойте. А что же роза? Удалось ли Георгию все-таки спасти ее?

— Роза? — с удивлением переспросила девушка. — Это меня зовут Роза.

— Как?! Значит, вы и есть?.. — начал было я.

Но она в ответ лишь кивнула — и на пол с ее волос, кружась, упали три желтовато-алых лепестка...

Санкт-Петербург, 1981, 1996 гг.