В тот злополучный субботний день, казалось, парило с самого рассвета. Листья акаций за окном замерли в ожидании ветерка и походили на спелые, крупные виноградины. Я пораньше выехал со двора, решив до полуденного зноя посетить развалины стены Керкинитиды.

Дорога пролегала под деревьями. Вдалеке в дымке утреннего тумана, за зеленым сводом ветвей, виднелся залитый солнцем перекресток, по которому уже спешили нарядные курортники и местные жители. Там начиналась набережная. На ее противоположном конце находилось белое сооружение в виде купола, обнесенного невысокой оградой. Под ним, словно на дне сухого колодца, и лежала громадной величины прямоугольная плита из ракушечника — все, что осталось от оборонительной стены Керкинитиды, греческого города, в незапамятные времена существовавшего на месте Евпатории.

Я уже не первый раз видел этот исторический памятник, в котором, по правде сказать, не было ничего особенного. И тем не менее добраться до «Керкинитиды» являлось для меня чем-то вроде спортивного интереса, очередной проверкой сил. Раскрутив до предела ручку привода коляски, я с легкостью взъехал на небольшое возвышение асфальта и очутился около купола. Теперь можно было сделать короткую передышку, мельком взглянуть на потемневший кусок ракушечника и возвращаться назад. Изнутри поверхность купола была расписана изображениями богов древней Эллады: Афродиты, Зевса-Громовержца, держащего в руке пучок молний, и греческой поэтессы Сафо. К камню вела миниатюрная металлическая лесенка. Но внутрь, похоже, мало кто спускался.

Я не спеша объехал купол. Слева от меня был пляж. А впереди шумела набережная. Две серенькие горлицы, разгуливавшие среди куртинок травы, с тихим посвистом поднялись в воздух.

Все было бы отлично, если бы не широкая покрытая травой выбоина в асфальте, которую я не разглядел заранее... От толчка меня слегка подбросило вверх. Левая рука дернулась. Я выпустил руль. Переднее колесо завернулось направо. И мой “драндулет” стремглав понесло прямо на газон... Я подался вперед, пытаясь схватить руль. Рука не слушалась. Сильный спазм в спине заставил меня перегнуться через поручень коляски и повиснуть вниз головой. Признаться, я порядком струхнул, оказавшись в совершенно беспомощном положении... Еще мгновение — и я расшибусь об асфальт...

Но коляска вдруг резко остановилась... Чьи-то заботливые руки подхватили меня. Когда я немного опомнился, то первое, что увидел, было ослепительное небо и огромные глаза Ирины. В них был испуг. Ирина говорила что-то и, казалось, в чем-то упрекала меня. Но смысл ее слов доходил смутно, точно через плотную завесу. Потом все куда-то поплыло, и Иринины глаза и небо... Я только чувствовал прикосновение к моей голове множества мягких иголочек.

— Алешка, ну как, сейчас тебе лучше, слышишь?!! Скажи что-нибудь!

— Да, Ира, все нормально. Большое спасибо, что вы...

— Ты понимаешь, что ты наделал?! — воскликнула Ирина, не дав мне договорить. — Ведь такой стресс способен погубить все наши достижения! И ты мог в два счета разбиться, если бы меня не было поблизости! Тут же никого нет, она никому не нужна, эта Керкинитида! Ну, ничего, — продолжала Ирина уже ровным тоном как врач, — все позади.

Она была только что с моря, в облегающем голубовато-желтом купальном костюме. Ее волосы еще блестели от воды, но высыхали и становились пушистыми. Ирина напоминала черноволосую, смуглую Афродиту, возникшую из морской волны. Для меня было полной неожиданностью увидеть ее здесь.

— И как это я с маху через пляжный забор перелезла?! — удивлялась Ирина, присаживаясь на край газона. — Ты не виноват. Так уж получилось. Нет, ты молодец, конечно, что рискнул самостоятельно туда забраться. Но только впредь веди себя осмотрительнее... И, знаешь, не надо со мной так больше поступать, Алешка, ладно?! Тебе сейчас необходимо поскорее домой, лечь и как следует отдохнуть. Где ты живешь?

— На Горького.

— Дом какой?

— Семь.

— Это где-то за курзалом? И тебе ехать в такую даль по жаре?! Вот что, подожди, мне только надо пойти переодеться. Потом довезу сама. Не могу же я отпустить тебя одного в таком состоянии.

Ирина выглядела усталой. Как я ни отказывался от ее помощи, она все-таки настояла на своем.

— Держи руль, а я стану подталкивать коляску сзади. Пойдем по теневой стороне.

Жара, действительно, была немилосердной. Небо побелело от зноя. Мне было крайне неловко перед Ириной. И в то же время мне было очень хорошо, оттого что она рядом, что я могу видеть ее глаза, улыбку. Но когда мы преодолели половину пути, я убедил ее, что дальше меня провожать не надо.

— Если к вечеру отдохнешь и будешь хорошо себя чувствовать, обязательно приезжай в «Ударник», я должна сделать тебе повторный сеанс, чтобы снять последствия стресса... И, кроме того... кроме того, Алешка... не знаю, как ты к этому отнесешься... Сумеешь ли поверить... Но, мне кажется, между нами не должно больше оставаться недомолвок и каких-то там совершенно ненужных секретов. Словом, мне с тобой непременно надо поговорить, — произнесла Ирина тем же проникновенным голосом, который я слышал у нее однажды.

— Мне с вами — тоже, Иринка... Я, конечно, приеду.

— Иринка?!.. — с удивлением повторила она. И ее большие, карие глаза с длинными ресницами сделались очень доверчивыми и кроткими, как будто она превратилась в маленькую девочку. — Так меня звала моя мама...

Я ликовал. Вторая мечта в моей жизни, появившаяся совсем недавно, похоже, также начала сбываться!

 

Наша скамейка под плакучей ивой оказалась занята. Отдыхающие нового заезда устроили на ней шахматный поединок.

— Здесь есть еще одно хорошее место, где мы с тобой сможем спокойно поговорить, — сказала мне Ирина, — видишь, — возле самого бордюра, среди сирени.

В дальнем конце парка светлела скамья. Когда мы расположились там, то Ирина с помощью своих чудодейственных ладоней снова ненадолго погрузила меня в сон, и остатки недомогания улетучились.

На ней была все та же голубая блуза, которая ей очень шла, и те же белые брюки.

— Итак, кто из нас будет говорить первым, наверно, вы, Иринка?

Ее глаза потемнели и испускали сияние. Лицо светилось. Черные волосы точно были окружены каким-то прозрачным ореолом. Она по-прежнему улыбалась мне, тихо и уже без грусти.

— Алеша, дело в том... я хотела тебе сказать одну вещь, очень-очень важную для нас. Во-первых, тебе нужно перейти со мной на “ты”... — волнуясь, начала она, но тут же вдруг осеклась. — Алешка, ты прости меня, со мной творится что-то неладное... я... я не в состоянии разобраться, что это такое, вернее, этого не скажет никто, даже самый опытный врач... Мысли путаются... И вообще... Должно быть, с непривычки... слишком много энергии сразу израсходовала.

Ирина откинулась на спинку скамейки. И тогда я впервые взял ее за руку.

— Не волнуйся, сестренка, я — здесь, я люблю тебя... Все будет в порядке.

Глаза Ирины широко раскрылись. И наполнились слезами. Она сжала мою руку. И попыталась улыбнуться. Я был невероятно счастлив...

— Алешка... Ты знал обо мне. Почему же молчал? Ведь было бы гораздо проще, — она посмотрела на меня устало и с нескрываемой теплотой.

— Я беспокоился, как ты воспримешь меня с моими проблемами в качестве... брата... Я тяжелый инвалид, спастик.

Она вкрадчиво перебила:

— И напрасно... Уж кому следовало беспокоиться о чем-нибудь, так это мне. Ты хочешь сказать, что ты не такой, как все? Пойми, Алешка, что я не вижу твоей спастичности и всех тех проблем, о которых ты говоришь. Для меня их не существует, как не должно существовать и для тебя. Я хочу, чтобы ты это понял. Они — наносное — то, чего вообще не должно быть. Ты обыкновенный парень... хотя нет, ты — замечательный. И знаешь, почему? Потому, что не пал духом, не замкнулся в болезни, а главное — не потерял доверия к людям, и еще потому, что ты мой брат. Я горжусь тобой, правда... И как же ты узнал про меня?

Я рассказал ей все.

 

Ветер с моря принес прохладу. Запахли цветы табака. Ирине полегчало. Она взглянула на часы:

— Знаешь, Алешенька, жаль, но мне пора идти. Я очень рада, что сегодня мы с тобой наконец-то смогли встретиться по-настоящему.

— Да, Иринка, и для меня тоже это незабываемый вечер. Но расскажи еще хоть немного о себе и о своем необыкновенном даре.

— Поверь, Алешка, тут нет ничего необыкновенного и тем более сверхъестественного, как ты думаешь. Если хочешь, мы непременно поговорим об этом завтра. А сейчас... мне просто слегка нездоровится.

Она порывисто встала. Но почти тотчас, покачнувшись, снова опустилась на скамейку... Ей словно не хватало воздуха...

— Когда такое случается, я захожу в море, и оно возвращает мне силы. А теперь даже не могу подняться. Сердце... — еле слышно прошептала Ирина.

Море. До него было очень далеко. Ирина сидела, откинувшись на спинку скамейки, и все больше бледнела... Я подозвал проходившего неподалеку мальчика и сказал, что надо срочно вызвать “скорую” — человеку очень плохо. Мальчик побежал к телефонной будке...

«“Скорая” может прийти с опозданием, — подумал я. — Значит, до ее прибытия нужно найти какой-то способ... Способ... быстрее найти какой-нибудь способ!.. И тут меня осенило... Я вспомнил про чайку... Если верить, можно достичь даже самого невозможного...»

— Иринка, если тебе бывает больно или плохо, ты говори: «Я белая чайка. Лечу над зелеными волнами, распластав крылья. Я сажусь на воду, и на меня падают соленые брызги морской пены. Они такие же белые, как мои крылья. Это придает мне новые силы. Я становлюсь легкой. Я взлетаю в голубую небесную высь».

Неотрывно глядя ей прямо в глаза и ловя ее угасавшее сознание, я повторял это снова и снова. Только бы не случилось непоправимое... Только бы она выжила...

И когда по моей спине забегали мурашки, а из глаз полился свет, я вдруг остро почувствовал — удалось!..

Я и не заметил, как прибыла машина скорой помощи. Ирине сделали кардиограмму.

— Поразительно! — обратился ко мне доктор, — Эта женщина минуту назад находилась в критическом предынфарктном состоянии. А теперь все, как рукой сняло! И без лекарств — вот что интересно! Кто она вам?

— Она моя сестра, — ответил я.

— Что ж, вашей сестре неслыханно повезло, молодой человек! Феноменально! Просто феноменально! В своей практике я ничего подобного не встречал. Мы все-таки возьмем ее на какое-то время на обследование. Там видно будет, что и как. А вы с ней, кстати, очень похожи... Ну, дай-то Бог, как говорится.

Ее положили на носилки... Внесли в салон “скорой”. Дверцы с тревожным хлопком плотно закрылись... Машина с красной полосой, шурша шинами по асфальту, начала медленно и осторожно разворачиваться к выходу...

Я остался один.

Все было таким же, как минуту назад: деревья, трава, сирень, каменные плиты дорожек... Издалека слышался шум морского прибоя и голоса на пляже... Не было только Ирины, моей Иринки...

 

Прошло несколько дней.

Я не знал, где находится больница, куда отвезли Ирину. Даже если бы я знал это, все равно не сумел бы ее навестить. Только сейчас мне полностью стало ясно, что давала ее бескорыстная дружба и чем она была для меня в этот короткий отрезок жизни. Поделиться было не с кем. Расспросить тоже не у кого. От мамы я тщательно скрывал свою тайну, хотя прежде был с ней откровенен во всем. В «Ударнике», куда я наведывался теперь едва ли не каждый день, старенькая санитарка говорила, что Ирина Николаевна болеет и на работу еще не выходила.

И вот однажды на набережной меня неожиданно окликнули:

— Алеша! Ты?!

Ко мне вперевалочку подошел коренастый пожилой мужчина с приветливым лицом, небольшой седеющей бородкой и ясными голубыми глазами. В руках он держал большущий букет оранжевых гладиолусов. Поздоровавшись, он сказал:

— Вот тебе подарок, от меня и от Ирины Николаевны! И положил букет мне на колени.

Я посмотрел на него с удивлением и радостью и тут же принялся расспрашивать о том, как себя чувствует Ирина и что с ней.

— Теперь уже с Ирой все благополучно, — ответил он. — В больнице говорят — каким-то чудом спаслась. Но позволь вначале представиться. Мое имя Николай Петрович. Я ее отчим. Мать Иришки погибла в авиакатастрофе. Она тоже врач и летела из Симферополя в Москву на конференцию... До сих пор мы с Иришкой так вот душа в душу и живем. Школу с отличием окончила. Поехала в Киев медицине учиться. Все бы, как говорится, ничего, да сердечко слабое. Из-за этого и личная жизнь у нее не удалась.

Когда Иришка еще совсем маленькой была, — продолжал Николай Петрович, словно был моим давним знакомым, — я рано утром носил ее на руках в степь, к Мойнакскому лиману. Воздух там, скажу тебе, Алеша, — великолепный, на травах настоянный. И там она потихоньку-помаленьку расхаживалась. Сначала двадцать, потом тридцать метров с ней пройдем, отдохнем где-нибудь под деревом. Дальше — больше. Гляжу — румянец на щеках! Значит, думаю, — на поправку дело. Но время от времени, чуть что — снова ей сердце подожмет. А тут еще эти необыкновенные целительские способности у нее открылись. От мамы наследство такое к ней перешло. Ту все ворожеей звали. Так Ирочка моя врачом и стала. Столько раз и меня самого и других от разных хвороб излечивала: рукой проведет — и моментально полегчает. Когда сразу, когда постепенно, но болезнь обязательно отступит. Только вот с собственным недугом она никак справиться не может. Приходит раз домой и говорит:

«Папка, знаешь, я сегодня встретила своего друга детства. — Это про тебя, Алеша. — Он на коляске».

«Не беда, что на коляске, — отвечаю, — лишь бы человеком был».

«Да, папка, он отзывчивый такой, но немного стесняется».

«А вылечить его ты сумеешь, дочка?» — спрашиваю.

«Думаю, что сумею».

Так и повелось: придет Иришка с работы вечером и начинает рассказывать, какие у тебя успехи новые появились, что руки, мол, лучше действуют... Я-то тебя не знаю, а радуюсь.

А Иришка в больнице тоже о тебе все спрашивает, отыщи, говорит, Алешу. Как он?

Вот я тебя и разыскал. Да, Алеша! Она беспокоится за твои руки. В стороны их развести можешь? А вверх подними! За голову теперь заведи! Полный порядок! — сказал Николай Петрович, когда я показал ему упражнения, которые освоил благодаря сеансам Ирины.

Я горячо поблагодарил его за добрые вести и спросил, скоро ли выпишут Ирину?

— Да на следующей неделе вроде обещались, — со вздохом ответил Николай Петрович.

У меня похолодело внутри — на следующей неделе мы с мамой уезжали из Евпатории...

— Адрес! — он похлопал себя по карманам в поисках записной книжки. — Я должен взять твой адрес!

Когда мы попрощались, то, глядя на его удаляющуюся фигуру, мне почему-то невольно захотелось крикнуть ему вслед: «Николай Петрович! Дядя Коля, не уходите...»

На набережной, как всегда, царила праздничная, приподнятая обстановка. По-прежнему кто-то куда-то спешил. И играла веселая музыка. А из парка постоянно доносилась одна и та же, так не подходившая к сезону песня. Но, может быть, она звучала только в моей памяти...

 

Вскоре, уже в своем далеком северном городе, я получил письмо с евпаторийским штемпелем. Оно было от Ирины.

«Здравствуй, мой дорогой Алеша! — писала она. — Огромное спасибо, что ты тогда не растерялся и выручил меня из беды. Врачи посчитали, что мне помогло чудо. Но я знаю, что этим чудом на самом деле был ты. Я рада, нет, я просто безмерно счастлива! Ведь в твоем организме, оказывается, есть большие резервные возможности для преодоления болезни. Но, Алешка, должна предупредить, что эти силы нельзя расходовать понапрасну.

В тот день я так и не смогла ответить на твои вопросы. Понимаю, что тебе многое кажется неясным и даже странным. Поэтому постараюсь объяснить все, как сумею. Если что-то не так, ты, надеюсь, простишь.

Понимаешь, Алешка, моя мама, несмотря на все, сохранила о нашем отце самые добрые воспоминания. И получилось так, что когда вы однажды приехали в Евпаторию, то она неожиданно встретилась с ним на пляже. Отец очень переживал о тебе, не знал, куда обращаться и что делать. И попросил ее полечить тебя своей энергетикой. Мама было согласилась поначалу, но побоялась, что ненароком может тебе навредить своим сильным биополем, не имея опыта в лечении детишек с церебральным параличом. Мне в то время как раз исполнилось двенадцать, и у меня стали проявляться те же способности, что и у мамы, но они были еще, как говорится, в зачаточной стадии. Вот мама и решила, что на первых порах твоим лечением займусь я. А лечение состояло в том, что я должна была просто играть с тобой в доступные тебе игры и быть рядом. Ты, Алешка, должно быть, уже не помнишь, как мы вместе складывали из мозаики звездочки и разных зверей, как я катала тебя в пансионате «Дюльбер», где вы тогда жили. Да, да, той девочкой была я! А через год моей мамы не стало. Я долго болела и потеряла тебя из виду, так как даже не знала, в каком городе ты живешь, не говоря уже об адресе. Потом я выросла, стала нейропсихологом, приобрела некоторый опыт в лечении двигательных расстройств. Во многом здесь сыграли роль мои способности к биоэнергетическому контакту, или передаче энергии (В принципе такие возможности есть у каждого, но у одних в большей, а у других в меньшей степени. Это подобно таланту. Только вот зачастую люди не догадываются о том, что они могут.) И тогда я подумала, что надо найти тебя, чего бы мне это ни стоило, так как лучше меня с твоей формой заболевания не справится ни один невропатолог (ты убедился в этом сам). Ведь биопотенциалы у нас с тобой одинаковы. И кроме того, мы не чужие друг другу...

И вот наша встреча в «Ударнике»! Нет, Алешка, ты только представь: я вижу человека, похожего на меня, как две капли воды! Подхожу просто так, на всякий случай, и узнаю, что его зовут Алексей! А через несколько дней я убеждаюсь окончательно в том, что ты — мой брат. Нет, это бесподобно! Это чудесно!

Об остальном ты знаешь.

Алешка, попытайтесь приехать снова. Наши сеансы не окончены. Было бы желательно их продолжить. Я очень хотела бы познакомиться с твоей мамой. Нам всем надо обсудить, как лечить тебя дальше. Вот только, знаешь, весной мне, очевидно, предстоит операция. Думаю, что все обойдется.

Больших тебе успехов, Алешенька! И привет от моего папы Коли! Твоя сестра

                                                                                                        Ирина».

 

Мы приезжали в Евпаторию и на следующее лето и позже. Но, увы, ни Ирины, ни Николая Петровича с тех пор я больше не встречал...