Когда мы снова приехали в Евпаторию, там стояла кромешная жара. И это после петербургской прохлады сильно выбивало из колеи. Лето в Крыму выдалось урожайным на абрикосы, персики и на черешню. Фрукты стоили относительно дешево. А на улице Фрунзе женщины, торгующие абрикосами, обращались к проходящим мимо курортникам со словами: «Девочки, покупайте вкусные абрикосы!» Отчего создавалось впечатление, что только одни девочки и могут их покупать.

Нам повезло еще и в том, что цены на квартиру остались такими же, как и в прошлом году. Первые дни я не купался. На пляже санатория «Прибой» часть плит каменной дорожки была почему-то убрана, однако само по себе море, свежий степной воздух, уходящая вдаль и окутанная легким утренним туманом набережная и просто ощущение того, что мы в Евпатории, уже вызывало у нас с мамой радость и очарование.

Но вот десятого июля из Киева приехала Лиза. Мы ждали ее, надеясь, что к нам приедет любящая сестра и тетя, с которой можно будет поговорить по душам о том о сем, обсудить, как часто бывало прежде, всякие житейские вопросы — мы ведь с ней так давно не виделись... Увы, вместо нашей веселой и неунывающей хохотушки Лизок, появилась суровая проповедница со странным огнем во взоре. Два года назад, после того как ее уволили из института, то есть, попросту говоря, сократили, Лиза примкнула к евангелистам. Будучи лидером по складу своего характера и вместе с тем очень эмоциональной и привлекательной — большие, чуть навыкате глаза, золотистые волосы, красиво очерченная линия рта, лицо без единой морщинки — она вскоре добилась больших успехов как проповедник. В том, что она целиком посвятила себя служению Богу, сыграли роль и неудачи в личной жизни. Вдобавок, судя по ее же словам, ей очень понравился евангелистский пастор их молельного дома, молодой негр из Зимбабве, читавший проповеди на английском, русском, а потом и на украинском языке.

«Людям верить нельзя, — говорила Лиза, — нужно верить только Богу — он не подведет! А человек подведет всегда».

Когда я смотрел на нее, мне казалось, что и нам она тоже не очень верит. Она стала совсем другой, какой-то не от мира сего. Обычная ее веселость сменилась отчуждением и жесткостью.

«Все мы — сосуды Божьи, и Господь наполняет нас тем, что мы у него попросим. Проси Бога, чтобы он даровал тебе новый мозг! Понимаешь?! Тебе нужен новый мозг, чтобы у тебя пропало это вот!..» Что именно должно было у меня пропасть, она сформулировать не могла. Но, конечно же, имела в виду мою неправильную координацию движений. Лизок говорила громко на весь двор, вонзив в меня исступленный взгляд фанатика и, как видно, не отдавая себе отчет, что с новым мозгом это буду уже не я, а кто-то иной. Становилось неловко от того, что после ее слов обо мне могут подумать соседи.

Лизок молилась утром, днем и вечером. «Боже, как мне это нравится!» — со слегка наигранным восторгом восклицала она, хватала в руки маленькую Библию и уходила с ней в парк, чтобы там, в тиши, предаться молитве. Потом начинала по-книжному сухо излагать нам библейские истины. При этом Лизок то и дело произносила непонятные слова типа “бекера мекера йостэ”, что называлось у нее разговаривать на иностранных языках. Так Бог, говорила она, изгоняет из человека все плохое. Но вот в ней что-то происходило, и она, на время забыв об Иисусе Христе, и даже о Боге, принималась с увлечением рассказывать о своих прежних романах и вспоминать, вспоминать... Теперь она была той Лизок, какую мы знали. К сожалению, такою она оставалась недолго. Проповедница в ней вскоре брала верх, и наша Лизок исчезала...

В эти минуты она напоминала мне Вольку Костылькова, в сознание которого время от времени внедрялся докучливый старик Хоттабыч и заставлял его говорить совсем не то, что ему хотелось. Я понял, что отдать Богу душу можно и при жизни, став проповедником.

Когда мама пробовала заговорить с ней о трудностях с платой за аренду художественной мастерской и за квартиру, Лизок неизменно отвечала: «Возложи свои проблемы на Бога и ни о чем не думай. Усмири свою гордыню. Бог все решит за тебя. Лилии не прядут».

Услыхав это однажды, Миша, зять Ларисы Анатольевны, несколько язвительно заметил: «Хорошо, есть на кого возложить проблемы: можно хоть весь день быть на пляже — обед нам Боженька приготовит».

При этих словах Лиза вся вспыхнула, но ничего не сказала. И так всегда, на любой вопрос у нее был один и тот же ответ: Бог, Бог и только Бог. Спорить было совершенно бесполезно. Моя тетя не терпела никаких возражений. И считала своим долгом без конца обращать нас в свою веру. От этого делалось муторно и хотелось куда-то сбежать.

В то время я был еще весьма далек от религии. Хотя мы с мамой вполне допускали, что существует, если не Бог, то какой-то Высший Разум, помогающий человеку в трудную минуту, но надеяться все-таки больше привыкли на себя. А потому были изрядно шокированы тем, что Лиза пыталась нам внушать. Правда, с тетиной легкой руки я начал купаться. С Божьей помощью, а скорее всего, силой своего женского обаяния она умела организовать мужчин на пляже, и те безропотно волокли меня вместе с коляской через песок к морю и куда угодно.

Перед завтраком, обедом и ужином она произносила молитву и с каким-то скорбно-торжественным видом говорила: «Ну что ж, преломим хлебы!»

«Зачем их преломлять? — удивлялась мама. — Здесь каждому по куску хлеба».

«Ой, ну как ты не понимаешь?! — с раздражением восклицала Лизок. — Это делал Иисус на тайной вечере!»

«Конечно, конечно, — спешила успокоить ее мама. — Если так поступал Иисус, то я молчу».

Но нередко, когда мы поздно вечером, голодные, приходили с моря и принимались за помидоры и другую нехитрую снедь, которая лежала на тумбочке, заменявшей нам обеденный стол, Лизок уже не вспоминала ни о молитве, ни о том, что надо преломить хлебы. Низенького роста, коренастая, Лизок ходила в синей футболке, зеленых шортах, в кепочке с козырьком и темных очках.

На четвертый день своего пребывания в Евпатории моя тетушка во что бы то ни стало захотела окрестить маму, меня, Ларису Анатольевну и Илонку в морской купели. Илонка поначалу восприняла крещение как очередное веселое мероприятие, что-то вроде похода в кинотеатр. Но когда ее внезапно окунули с головой в море, то бедняжка позеленела от испуга. А мучившие ее головные боли затем ненадолго прошли.

Вскоре свершилось настоящее чудо. Перед своим возвращением в Киев Лизок сказала, что будет молиться, чтобы жара спала, и ей было не так душно ехать в поезде. Тут она явно перестаралась, потому что семнадцатого июля сорокаградусный зной в Евпатории на две недели вдруг сменился резким похолоданием, которого за последние шестьдесят лет не помнили старожилы. Температура воды в море понизилась с двадцати пяти до двенадцати градусов. А по ночам были почти что заморозки. Пляжи опустели. В газетах писали, что погода в Крыму изменилась из-за происшедшего в море, у берегов Ялты, землетрясения. Но мы-то знали, в чем была истинная причина перемены погоды.

За день до похолодания я, как нарочно, простудился, слишком долго купаясь на резиновой камере, поэтому мне было не так обидно, как другим. Но настроение после приезда Лизок у нас с мамой было основательно сбито.

«И все-таки, знаешь, мне стало ее жалко, — призналась мама. — Лизочек своей верой хотела нам добра, понимая, что никак иначе она мне, и особенно тебе, помочь не сумеет».