Перед отъездом, второго августа, Лариса Анатольевна, Оля и Миша устраивают для нас скромный прощальный ужин. А Илонка дарит мне искусственный цветок на веточке туи.

— Пиши мне. Мы с тобой должны еще встретиться... обязательно. Ты мой самый лучший друг, — произносит она на прощанье.

Она боится потерять сознание, когда ее повезут в Донецк. Лариса Анатольевна говорит, что по дороге в Евпаторию Илонка ликует от счастья. Когда Миша — теперь машину водит он — выезжает из туннеля от Симферополя к Евпатории, Илонка всякий раз просит, чтобы ей помогли выбраться, и, увидев надпись большими буквами «ЕВПАТОРИЯ», испускает крик восторга. Зато на обратном пути она лежит на заднем сидении, объятая невыразимой тоской, поникшая и обессиленная от переживаний, что снова целый год будет одна в квартире, и неизвестно, удастся ли приехать следующим летом...

— Представляешь, мы въезжаем в наш двор. Миша вынимает ее из машины, полумертвую, и несет домой. Там она еще неделю приходит в себя, — говорит Лариса Анатольевна.

Кому-кому, а мне этого объяснять не надо. Илонка в силу своего состояния была и остается по-детски непосредственной, с особенным трепетом на все реагирует.

А я?

Я, когда наступает срок нашего отъезда, зарываюсь лицом в подушку и совершенно бессовестно рыдаю...